Анатолий владимирович молчанов цветок жизни

«Блокадной вечности мгновенья…»

22.01.2021

Памяти Анатолия Молчанова посвящается…

Ровно десять лет прошло с момента, когда ушёл из жизни замечательный человек, поэт Анатолий Молчанов. В нашем городе многие знали и очень уважали творчество Анатолия Владимировича. Ветераны любили его и ждали выступлений. Анатолий Молчанов всегда был с ними – в самые холодные январские дни празднования прорыва и снятия блокады у Разорванного кольца, на митинге около холма Славы, в поездках к памятным местам сражений.

Поэт очень дорожил присвоенным ему званием почётного жителя Всеволожского района. У Анатолия Владимировича было немало наград и званий. Член Союза писателей России, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, лауреат литературной премии Законодательного собрания Санкт-Петербурга имени маршала Л.А. Говорова, лауреат Почётного диплома «Золотой книги Санкт-Петербурга»… Будучи по-ленинградски скромным, он спокойно относился ко всем почестям, самым важным для него была принадлежность к «ленинградскому блокадному братству».

Не будет преувеличением сказать, что последние почти двадцать лет Анатолий Молчанов был поэтическим голосом жителей блокадного Ленинграда, настоящим набатом блокадной памяти. Поэт неустанно призывал к сохранению памяти о тех страшных военных годах.

Очевидец блокадных 900 дней и ночей, Анатолий Молчанов свято хранил память о погибших друзьях, о всех тех, кто стал жертвой блокады. Память о том героическом времени всегда оставалась главной темой в его творчестве.

В памяти товарищей поэта остался яркий образ человека с твёрдой гражданской позицией, которая сложилась ещё с детства, пришедшегося на блокаду. В далеком 1941-м ему было девять лет. Он ходил в школу на углу улиц Малой Московской и Социалистической, тушил фугаски и ещё мальчишкой помог поймать диверсантов, за что получил свою первую награду. После войны с золотой медалью окончил среднюю школу, а в 1957 году – Ленинградский гидрометеорологический институт (тоже с отличием). Затем 37 лет работал в Ленинградском тресте инженерных изысканий, в том числе и во Всеволожском районе.

Стихи Анатолий Молчанов начал писать рано, но, как сам признавался, пока был жив поэт Юрий Воронов, публиковать их стеснялся. А после смерти поэта понял, что пришло его время принять эстафету. В 1992 году вышел сборник «Мы из блокады», в 1995-м – «Крещённые блокадой», в 2000-м – «Преданная Победа», в 2006-м – «Задумайся, народ!», в 2009-м – «Я песню пою о России». Речь шла уже не только о блокаде – в стихах звучали тревожные и горькие размышления о судьбе России.

Многие строчки из его стихов стали крылатыми. Именно он был автором известной поэтической формулы «Мы вышли из блокадных дней». Именно у него, применительно к памятной дате полного освобождения города от блокады, впервые прозвучали слова «Ленинградский День Победы». В рубрике «Память жива» мы публикуем стихи уважаемого автора, которые по сей день вызывают гордость за наших героев и ликование за освобождение Ленинграда от вражеской блокады.

Родные блокадные братья и сестры!
Пусть стих мой дойдет,
как архангела глас,
До всех самых дальних
блокадных погостов.
Услышьте и знайте:
Мы помним о вас!

Стоят монументы. Стихами и в прозе

Взывают к потомкам святые слова.

Но память живет не в граните и бронзе,

А в людях без нас эта память мертва.

Бетонная арка и памятный камень

Ледовую трассу сквозь годы ведут.

Сначала её проложила шагами

Гидрографов группа по тонкому льду.

Потом и машины пошли на Кобону,

А лёд под колёсами гнулся, трещал,

Но помнил водитель, что каждою тонной

Он жизнь восьми тысяч детей защищал.

Она пролегла ледяными полями,

И жизнь пробивалась сквозь холод и пламя,

Бомбёжки, метели и взломанный лёд.

И с суши, и с неба её охраняли,

Подходы по льду день и ночь стерегли.

Дорожники трассу чинили, меняли,

Как пульс Ленинграда её берегли.

Она – как легенда, как песня, как знамя.

У этой дороги не будет конца –

Она навсегда пролегла через память,

Навеки прошла через наши сердца.

По Дороге Жизни — сглаженной, спрямлённой,
Залитой асфальтом — мчит машин поток.
Слева, на кургане, к солнцу устремлённый
Их встречает белый каменный Цветок.

Памятью нетленной о блокадных детях
На земле священной он навек взращен,
И к сердцам горячим всех детей на свете
Он призывом к Дружбе, к Миру обращён.

Тормозни, водитель! Задержитесь, люди!
Подойдите ближе, головы склоня.
Вспомните о тех, кто взрослыми не будет,
Тех, кто детским сердцем город заслонял.

У Дороги Жизни шепчутся берёзы,
Седины лохматит дерзкий ветерок.
Не стыдитесь, люди, и не прячьте слезы,
Плачет вместе с вами каменный Цветок.

Сколько их погибло — юных ленинградцев?
Сколько не услышит грома мирных гроз?
Мы сжимаем зубы, чтоб не разрыдаться.
Чтобы всех оплакать, нам не хватит слёз.

Их похоронили в братские могилы.
Был обряд блокадный, как война, жесток.
И цветов тогда мы им не приносили.
Пусть теперь в их память здесь цветёт Цветок.

Он пророс сквозь камни, что сильней столетий,
Поднял выше леса белый лепесток.
Всей земле Российской, всей земной планете
Виден этот белый каменный Цветок.

ДОРОГА ЖИЗНИ. МОНУМЕНТ «БАЛТИЙСКИЕ КРЫЛЬЯ»

От станции Ржевка в пяти километрах

На трассе, овеянной ладожским ветром,

Стоят буквой «V» серебристые крылья,

Храня сквозь века легендарные были.

Морской авиации грозные крылья,

Созвездье Героев полки, эскадрильи,

Вы эти поля в сорок первом обжили.

Отсюда вы курс на Берлин проложили.

Её со дна суровой Ладоги достали,

Из дней блокады Ленинграда, из легенд,

И у дороги вознесли на пьедестале –

Как неизвестному шофёру монумент.

Она застыла, словно белое виденье.

Под ней ломается, проваливаясь, лёд,

Машина вздыбилась, дрожа от напряженья,

В своём последнем устремлении вперёд,

И рвётся, рвётся изо льда забвенья.

ДОРОГА ЖИЗНИ. МОНУМЕНТ «КАТЮША»

Здесь день и ночь неся дозор за небом,

Бесстрашные зенитчики прикрыли Дорогу Жизни от фашистских крыльев,

Чтоб в Ленинград дошли машины с хлебом.

И в память тех, кем в яростных сраженьях

Немало вражьих асов было сбито,

Стоят двутавры, как стволы зениток,

И охраняют подвиг от забвенья.

Балтийские крылья, гвардейские крылья,

Вы звёзды свои вечной славой покрыли.

Но главный свой подвиг вы здесь совершили

И городу Ленина жизнь подарили.

Груз драгоценный баржа принимала —
Дети блокады садились в неё.
Лица недетские цвета крахмала,
В сердце горе своё.
Девочка куклу к груди прижимала.
Старый буксир отошёл от причала,
К дальней Кобоне баржу потянул.
Ладога нежно детишек качала,
Спрятав на время большую волну.
Девочка, куклу обняв, задремала.
Чёрная тень по воде пробежала,
Два «Мессершмита» сорвались в пике.
Бомбы, оскалив взрывателей жала,
Злобно завыли в смертельном броске.
Девочка куклу сильнее прижала…
Взрывом баржу разорвало и смяло.
Ладога вдруг распахнулась до дна
И поглотила и старых, и малых.
Выплыла только лишь кукла одна,
Та, что девчушка к груди прижимала…
Ветер минувшего память колышет,
В странных виденьях тревожит во сне.
Снятся мне часто большие глазищи
Тех, кто остался на ладожском дне.
Снится, как в тёмной, сырой глубине
Девочка куклу уплывшую ищет.

Я не был на фронте, но знаю

Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.

Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.

Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
Могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.

Газета «Всеволожск Городская жизнь» информационно-политическое издание.

Газета распространяется бесплатно на территории города Всеволожска тиражом 3000 экз.

Источник

Стихи Анатолия Молчанова

Приказано выжить 4.4 (9)

«Приказано выжить – разведки закон.
Я с этим законом с блокады знаком.
Нет. Я не имел отношения к разведке,
Я в школу ходил – в третий класс семилетки.
И с первой блокадной, голодной зимой
Учился не трусить пред стужей и тьмой.
Грыз чёрный булыжник блокадной науки
И плакал украдкой в мамины руки.
А мама шептала: «не надо, родной,
Не стоит транжирить солёной водой!
А ну улыбнись, Выше нос! Выше! Выше!
Не думать о смерти. Приказано выжить».
«А кто приказал?» — Приказала страна.
Москва приказала. В нас верит она.
Чтоб нечисть фашистскую вымести, выжечь,
Нам выстоять надо и выжить. Да, выжить!».
Три месяца душат блокадою нас,
И хлебный паёк уменьшался пять раз.
Что дальше сулит метрономное время?
Голодная смерть нависает над всеми…
И вдруг за шесть дней до конца декабря
Во мраке блокады мелькнула заря.
«Вставайте скорее, кто в булочных не был!
Прибавили хлеба! Прибавили хлеба!
Мы будем теперь двести грамм получать!
Да, да, двести грамм, а не сто двадцать пять!
И солнце встаёт караваем в полнеба.
«Прибавили хлеба! Прибавили хлеба!»
Везде голоса с ликованием звенят,
И мама с надеждой целует меня:
«Мы выживем, милый! Мы выстоим, милый!
И фрицев проклятых загоним в могилы!»
Но голод коварный с врагом заодно,
И выжить не каждому было дано.
Всю жизнь и все силы до капельки выжав,
Они умирали, чтоб городу выжить…
Могил пискарёвских внушительный строй.
Неправда, что здесь тишина и покой!
Здесь мёртвые звуки врываются в уши.
Сердца опаляет пожаром минувшим.
А мозг леденит тот блокадный мороз,
И щиплет глаза от непрошенных слёз.
И если послушать, то можно услышать,
Как шепчут могилы: «Приказано выжить!»

Баллада о кукле 5 (3)

Груз драгоценный баржа принимала —
Дети блокады садились в неё.
Лица недетские цвета крахмала,
В сердце горе своё.
Девочка куклу к груди прижимала.
Старый буксир отошёл от причала,
К дальней Кобоне баржу потянул.
Ладога нежно детишек качала,
Спрятав на время большую волну.
Девочка, куклу обняв, задремала.
Чёрная тень по воде пробежала,
Два «Мессершмита» сорвались в пике.
Бомбы, оскалив взрывателей жала,
Злобно завыли в смертельном броске.
Девочка куклу сильнее прижала…
Взрывом баржу разорвало и смяло.
Ладога вдруг распахнулась до дна
И поглотила и старых, и малых.
Выплыла только лишь кукла одна,
Та, что девчушка к груди прижимала…
Ветер минувшего память колышет,
В странных виденьях тревожит во сне.
Сняться мне часто большие глазищи
Тех, кто остался на ладожском дне.
Снится, как в тёмной, сырой глубине
Девочка куклу уплывшую ищет.

Я не был на фронте, но знаю 5 (4)

Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.

Цветок Жизни 5 (2)

Памяти ленинградских детей, погибших на станции Лычково 5 (8)

Есть места на земле, чьи названия, словно оковы,
Держат в памяти то, что осталось в печальной дали.
Вот таким местом скорби и братства нам стало Лычково —
Небольшое село на краю новгородской земли.

Здесь в июльский безоблачный день сорок первого года
Враг, нагрянув с небес, разбомбил пассажирский состав —
Целый поезд детей Ленинграда, двенадцать вагонов,
Тех, что город хотел уберечь в этих тихих местах.

Кто же мог в Ленинграде в тревожном июне представить,
Что фашисты так быстро окажутся в той стороне?
Что детей отправляют не в тыл, а навстречу войне?
И над их поездами нависнут машины с крестами.

Им в прицел было видно, что там не солдаты, не пушки,
Только дети бегут от вагонов — десятки детей.
Но пилоты спокойно и точно бомбили теплушки,
Ухмыляясь злорадной арийской усмешкой своей.

И метались по станции в страхе мальчишки, девчонки,
И зловеще чернели над ними на крыльях кресты,
И мелькали средь пламени платьица и рубашонки,
И кровавились детскою плотью земля и кусты.

Глохли крики и плач в рёве, грохоте, «юнкерсов» гуде,
Кто-то, сам погибая, пытался другого спасти…
Мы трагедию эту во веки веков не забудем.
И фашистских пилотов-убийц никогда не простим.

Разве можно забыть, как детей по частям собирали,
Чтобы в братской могиле, как павших солдат, схоронить?
Как над ней, не стыдясь, не стесняясь, мужчины рыдали
И клялись отомстить… Разве можно всё это простить!

На Руси нету горя чужого, беды посторонней,
И беду ленинградцев лычковцы считали своей.
Да кого же убийство детей беззащитных не тронет?
Нету боли страшнее, чем видеть страданья детей.

Вечным сном спят в Лычкове на кладбище в скромной могиле
Ленинградские дети — далёко от дома и мам.
Но лычковские женщины им матерей заменили,
Отдавая заботы тепло их остывшим телам,

Убирая могилу невинных страдальцев цветами,
Горько плача над ними в дни скорби и славы страны,
И храня всем селом дорогую и горькую память
О совсем незнакомых, безвестных, но всё же родных.

И воздвигли в Лычкове на площади, возле вокзала,
Скорбный памятник детям, погибшим в проклятой войне:
Перед рваною глыбою — девочка, словно средь взрывов, в огне,
В смертном ужасе к сердцу дрожащую руку прижала…

Говорят, при отливе её капля бронзы слезой побежала
И осталась на левой щеке — до скончания дней.

А по рельсам бегут поезда. Остановка — Лычково.
Пассажиры спешат поглядеть монумент, расспросить,
Врезать в сердце своё страшной повести каждое слово,
Чтобы лычковскую боль всей страной не забыть, не простить.

Тихвин, 14 октября 1941 года 3.9 (8)

Они были уже далеко от блокады —
Вывозимые в тыл ленинградские дети.
Где-то там, позади, артобстрелов раскаты,
Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,

Надоевшие бомбоубежищ подвалы,
Затемненных домов неживые громады,
Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:
«Будет всё хорошо, и бояться не надо. »

А потом путь по Ладоге, штормом объятой,
Волны, словно таран, били в баржи с разгона.
Наконец, твёрдый берег — уже за блокадой!
И опять пересадка, и снова в вагоны.

Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: «Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!»

Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим…
Только вдруг крик протяжный за окнами: «Воздух!»

«Что случилось?» — «Налёт. Выходите быстрее. » —
«Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта… » —
«Выводите детей из вагонов скорее. »
А фашист уже груз сыпанул с разворота.

И опять свист и вой души детские рвали,
Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.
Но сейчас дети были не в прочном подвале,
А совсем беззащитны, открыты для смерти.

Взрывы встали стеной в стороне, за домами.
Радость робко прорвалась сквозь страх: «Мимо! Мимо!»
И душа вновь припала к надежде, как к маме —
Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо…

А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
«Мама. Ты говорила: бояться не надо. »

Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняют знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.

А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.

Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: «Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко. »

Источник